Выдвижение Запада

Если бы в книгах, посвященных истории, отменили два важ-

нейших понятия (и при этом в равной степени неточных) «Сред-

невековье» и «Возрождение», то наше понимание периода, кото-

рый продолжался от правления Филиппа Красивого до Генриха IV,

достигалось бы с большей легкостью. Мы отделались бы от це-

лой серии предрассудков одним ударом. И прежде всего, мы осво-

бодились бы от идеи, что времена тьмы от эпохи света отделены

глубоким разломом.

Созданное итальянскими гуманистами и воспроизведенное

Вазари представление о Возрождении литературы и искусств бла-

годаря вновь открытой Античности, безусловно, было плодотвор-

ным, поскольку обычно именно таковы все манифесты, которые

на протяжении веков выдвигаются молодыми поколениями, го-

товящимися к завоеванию. Это понятие означало молодость,

динамизм, желание обновления. В него входит и полагающаяся в

таких случаях несправедливость, характерная для решительных

деклараций подростков, которые порывают или верят в то, что

порывают, со вкусами и интеллектуальными представлениями

предшественников. Но сам термин «Возрождение», даже если его

трактовать в узком понимании гуманистов, которые сами его

применяли главным образом по отношению к литературе и изо-

бразительному искусству, нам кажется сегодня недостаточным.

Похоже, что при этом варварски отбрасывают и грубоватые и

таинственные произведения романского искусства, и утонченные

памятники готической эпохи. Во внимание не принимаются ни

Данте, ни Вийон, ни фламандская живопись XV в. Прежде всего 

данное понятие, расширенное романтической историографией

до размеров цивилизации, перестало соответствовать прежнему

содержанию. И не утверждал ли уже столетие назад Буркхардт,

который пренебрегал экономикой, что в значительной своей ча-

сти Ренессанс не являлся Возрождением Античности? Итак, если

придавать экономическим явлениям и техническим достижени-

ям то значение, которое им придается теперь, то мнение Бурк-

хардта в самом деле становится еще более близким к истине. Воз-

вращение к Античности ничего не значило ни для изобретения

механических часов и книгопечатания, ни для усовершенствова-

ния артиллерии, ни для введения двойной бухгалтерии или век-

селя на предъявителя, ни в организации банковских ярмарок.

У слов тем не менее долгая жизнь. Они навязываются нам поми-

мо нашего желания. Каким термином заменить понятие «Воз-

рождение»? Каким другим словом определить эту великую эво-

люцию, которая привела наших предков к большой науке, зна-

чительным знаниям, утверждению власти над природой, большей

любви к прекрасному? Я сохранил, таким образом, во всей этой

книге термин, освященный традицией, потому что лучшего про-

сто не существует. Но при этом подразумевается, что слово «Воз-

рождение» не может уже больше сохранить свой первоначаль-

ный смысл. В рамках всеобщей истории он означает и может оз-

начать только подъем Западной Европы в тот период, когда

европейская цивилизация окончательно опередила другие циви-

лизации, существовавшие параллельно. В эпоху первых Кресто-

вых походов культура и технические достижения арабов и ки-

тайцев не уступали западным, и кое в чем эти народы превосхо-

дили европейцев. В начале XVII в. ситуация изменилась. Моя

задача состояла в том, чтобы осмыслить, почему и как именно

происходил подъем Западной Европы, когда в ней складывалась

столь высочайшая цивилизация, впоследствии оказавшая влия-

ние на весь мир.

Сколько историков писали о Возрождении, столько же было

и различных пространств, в границах которых они помещали

Возрождение. В моем понимании проблемы периодизации (один

из кошмаров историографии, когда она занимается промежу-

точной эпохой, которая отделяет феодальный период от века

Декарта) утрачивали свою остроту. Я высказался за «долгую

историю», не пытаясь устанавливать искусственные разрывы. Все

то, что было элементом прогресса, начинало фигурировать в гран-

диозном пространстве, простирающемся от Британии до Мос-

ковии с конца XIII в. до начала XVII в. Напротив, так как любое

историческое моделирование требует отклонения и умолчания,

я чаще всего оставлял в стороне обременяющие факторы, свя-

занные со стагнацией, которые имелись в наличии, несмотря на

то что цивилизация изобиловала новшествами. Когда общие рам-

ки исследования уточняются подобным образом, то становится

очевидным, что образ Возрождения, который предлагается в этой

книге, не может определяться только историей искусства, как

и не может быть связан исключительно с Италией. Основные ак-

центы делаются на динамизме всей Европы. Живописная наука

Яна ван Эйка и миниатюры короля Рене, изобретение доменной

печи и появление каравеллы, пророческие предвидения Николая

Кузанского и миролюбивые устремления Эразма — все это, как

мне кажется, характеризует подъем Запада в той же степени, что

и исследования перспективы Пьеро делла Франчески или Лео-

нардо. И тем не менее остается истинным и то, что именно Ита-

лия благодаря своим гуманистам, своим художникам, своим

деловым людям, своим инженерам и своим математикам была

самой передовой страной, и именно она внесла главный вклад

в грандиозный европейский взлет.

Динамизм, проявленный западным миром после 1000 г.,

приводит историка в замешательство. В исследуемый нами пе-

риод важность сельскохозяйственных структур и методов, кон-

серватизм корпораций, «склероз» схоластических традиций не

сумели создать противовес движущим силам, могущество кото-

рых проявилось с новой энергией. Откуда взялась эта энергия?

Заветы греко-римской цивилизации, плодотворный вклад хри-

стианства, умеренный климат, богатые почвы — все эти факто-

ры, без сомнения, наравне с множеством других благоприятство-

вали людям, заселившим Запад евразийского материка. Однако

людям выпало здесь немало испытаний, одни имели естествен-

ный характер, такие как «черная смерть» {эпидемия чумы), дру-

гие были определены политическим, экономическим или рели-

гиозным соперничеством. Бедствия обрушивались на Европу

в 1320—1450 гг.: неурожаи, эпидемии, войны, резкое повышение

смертности.

Попытка определить точно свою дорогу не означает, что

она всегда будет легкой, как и то, что она может оказаться не един-

ственной. Поскольку в задачу историка входит скорее осмысле-

ние, чем вынесение приговора, я и не пытался определить, следу-

ет ли предпочитать период Возрождения «веку соборов» или под-

черкивать его исключительность по отношению к «великому

веку». К чему это странное и столь частое присвоение ярлыков?

Таким образом, я не стану представлять Возрождение так, слов-

но в нем все было успешно и прекрасно. Самая элементарная

обязанность — внести ясность, например, признать, что XV и

XVI вв. стали свидетелями распространения мракобесия — мра-

кобесия алхимиков, астрологов, колдовства и охоты на ведьм.

Считалось, что для этого времени было характерно выдвижение

на передний план определенного типа людей (например, кондо-

тьеры) и чувств, таких как желание мести, которые у нас долго

рассматривались как характерные черты Возрождения, в то вре-

мя как на самом деле все это существовало и в прошедшие вре-

мена и было унаследовано от них. Время ненависти, беспощад-

ной борьбы, безумных процессов, эпоха Синей Бороды и Торк-

вемады, массовых убийств в Америке и аутодафе поражает

историка XX столетия, кроме того, и социальной жестокостью.

В эту эпоху не только успешно начинается депортация черноко-

жих в Новый Свет. В самой Европе расширяется пропасть меж-

ду привилегированными сословиями и бедняками. Богатые ста-

новятся еще более богатыми, а бедняки оказываются еще более

бедными. Не слишком ли мы настаиваем на подъеме буржуазии

в эпоху Жака Кера, Медичи и Фуггера? Действительность была

сложнее, так как нувориши спешили войти в сословие дворян-

ства; таким образом, в него вливалась свежая кровь, оно стано-

вилось все напыщеннее. Конечно, дворянство становится все

более и более покорным по отношению к государю. Тем не ме-

нее оно оставалось господствующим классом. И обращаясь к

культуре (явление, важность которого все еще достаточно не

подчеркнута), оно навязало западной цивилизации свою эстети-

ку и аристократические вкусы наряду с презрением к ручному

труду.

Редко в какой период истории наилучшее соседствовало

с самым скверным, как это было во времена Савонаролы и Бор-

джиа, святого Игнатия и Аретино. И поэтому Возрождение л ред-

ставляется океаном противоречий, оркестром, в котором иногда

звучала нестройная музыка различных устремлений, сосущество-

вали, сложно сочетаясь, воля к власти и наука, находившаяся еще

на стадии зарождения, жажда красоты и нездоровая склонность

к ужасному, смесь простоты и вычурности, чистоты и чувствен-

ности, милосердия и ненависти. Я отказался таким образом иска-

жать Ренессанс и видеть в нем, подобно X. Гайдну, только анти-

научный дух или же, напротив, как Э. Баттисти, исключительно

ДМЖгпис h рационализму. В Возрождении присутствовало и то

и другое. II JTOM-TO и заключается его неопределенный характер,

cm сложность и его неисчерпаемое богатство. Таким образом,

придавая числу {и следуя в этом за пифагорейцами) почти мифи-

ческий и религиозный характер, Возрождение тем не менее по

этой косвенной дороге пришло к идее количества и плодотвор-

ному для науки представлению о том, что математика создает

ткань Вселенной.

Возрождение любило окольные дороги. Поэтому обраще-

ние к древности до сих пор еще вводит в заблуждение сильные

умы, которые намереваются судить эпоху Леонардо в зависимо-

сти от этого обращения и упрекают Возрождение за то, что оно

задержалось в уже давно минувшем прошлом. Действительно,

жадный интерес к источникам красоты, знания и религии был

только стимулом для прогресса. Весело «ограбили храмы Афин

и Рима», чтобы украсить храмы Франции, Испании или Англии.

Микеланджело провозгласили величайшим художником всех вре-

мен уже в XVI в. Значение Аристотеля уничтожили, призвав на

помощь Платона и Архимеда. Колумб обнаружил Антильские ос-

трова из-за ошибок в расчетах Птолемея. Лютер и Кальвин, веря,

что восстанавливают раннехристианскую церковь, придали хри-

стианству новый облик. Возрождение, которое находило удоволь-

ствие в «эмблемах» и криптограммах, скрывало свое глубокое

отличие и свое желание нового за этим иероглифом, который еще

продолжает вводить в заблуждение — обманчивый образ воз-

вращения к прошлому.

Через противоречия, сложными дорогами, мечтая о мифо-

логическом рае или о недосягаемых утопиях, Возрождение осу-

ществило необычайный скачок вперед. Никогда никакая циви-

лизация не отводила подобное место живописи и музыке, не воз-

носила к небу столь высокие купола, не поднимала до такого

высокого литературного уровня столько государственных язы-

ков, появившихся на таком маленьком пространстве. Никогда

в прошлом человечества не было совершено столько изобрете-

ний за столь короткий промежуток времени. Ведь Возрождение

оказалось, в частности, и техническим достижением; оно пре-

доставило человеку Запада больше возможностей для фактиче-

ского господства в мире, который становился лучше изученным.

Возрождение научило его пересекать океаны, изготовлять чугун,

пользоваться огнестрельным оружием, отмечать время с помо-

щью механизма, печатать книги, повседневно использовать век-

сель на предъявителя и морское страхование.

Одновременно с материальными достижениями были со-

вершены и духовные: Возрождение начинает процесс освобож-

дения личности, выделяя ее из средневековой анонимности и

извлекая из общественных ограничений. Буркхардт гениальным

образом уловил эту характеристику изучаемой им эпохи. Все

дальнейшие исследователи могут только следовать за ним на

этом пути, лишь подчеркивая, насколько было болезненным

рождение современного человека, которое сопровождалось ощу-

щением одиночества и своей незначительности. Современники

Лютера и Дю Белле обнаружили, что они грешники и хрупкие

существа, которым угрожают дьявол и звезды. Отсюда-то и воз-

никала меланхолия Ренессанса. И возможно, не было бы ошиб-

кой — при условии, если не принимать решения предвзято, —

определять учение об оправдании верой как «романтическое

утешение». Но говорить об «открытии человека» — сказать

слишком мало. Недавняя историография доказала, что Ренес-

санс также открыл для Европы детство, семью в узком смысле

слова, брак и супругу. Западная цивилизация становится имен-

но тогда в меньшей степени антифеминистской, менее враж-

дебной к любви у семейного очага, более чувствительной к хруп-

кости и деликатности ребенка.

Христианство тогда столкнулось лицом к лицу с новым и

сложным мышлением, созданным из страха перед проклятием,

из-за потребности в личной набожности и стремления к свет-

ской культуре и желания интегрировать жизнь и красоту в рели-

гию. Религиозный анархизм XIV—XV столетия, конечно, при-

вел не только к разрыву, но и к обновлению: христианство стало

более структурированым, более открытым для повседневности,

более пригодным для мирян, более податливым в отношении

красоты тела и мира. Возрождение, конечно же, было склонным

к чувственности; оно иногда высказывалось, в особенности в

Падуе, за материалистическую философию. Но его язычество,

более заметное, чем реальное, обмануло те умы, что разыскива-

ли главным образом анекдоты и скандалы. Возрождение было

in м и; [и. oioii гсла, оно сумело возвратить ему его закон-

мпг МП к) II искусстве и в жизни. Но оно тем не менее не стре-

МИЛ0С1 порывать с христианством. Большая часть художников

HI об раж ала с равной убедительностью и библейские сцены,

и обнаженную натуру в мифологических сюжетах. И когда они

занимались этим, у них не было ощущения, что они вступают

в противоречие с самими собой. Завет Лоренцо Баллы был услы-

шан — христианство больше не означало насильственного аске-

тизма. Секуляризация и гуманизация религии в XV—XVI вв. не

приводили к искоренению христианства.

Это уточнение вызывает другое, несколько иного порядка.

Оба проистекают из того же желания глубоко исследовать пери-

од, который главным образом ошеломляет своей живописно-

стью, своими празднествами и своими излишествами. Но здесь

не встает вопрос о том, чтобы уступить более легкому подходу

и изобразить такое Возрождение, где яд Борджиа, венециан-

ские куртизанки, браки Генриха VIII и придворные балы Валуа

еще раз заняли бы видное место. Напротив, основное внимание

должны привлекать неисчислимые трансформации, которые

обычно скрываются за иллюзиями, как это предлагается в каж-

дую эпоху. Вслед за Джоном У Нефом, я подчеркиваю подъем

в количестве и, кроме того, подъем духа абстракции и организа-

ции в процессе медленного, но точного утверждения более склон-

ного к эксперименту и более научного мышления.

Избегая исхоженных тропинок, анекдотов и поверхностно-

сти, желая предложить новый синтез и приступить к новой ин-

терпретации Возрождения, я тем не менее постоянно заботился

о том, чтобы избежать парадоксов и формул, которые поражают,

но не убеждают. Я пытался скорее доказывать, очищать и пред-

ставлять читателю подтверждение документальными данными

так широко, насколько это вообще возможно. Мне часто прихо-

дили на память слова Кальвина, когда я писал эту книгу. В конце

жизни, бросив взгляд на свои сочинения, он произнес: «Я учился

простоте». Я пытался поступить так, как он.

Эти несколько страниц введения ставили своей целью со-

здать связь и взаимопонимание между читателем и автором.

Я должен был дать необходимые объяснения тому, кто будет

читать мою книгу. Теперь же наступил момент, когда я должен

спрятаться за моим сюжетом, тем не менее разъяснив чита-

телю последовательный план. Первая часть книги посвящена

расстановке главных фактов, относящихся к четырем сферам:

политической, экономической, культурной и религиозной.

Вторая часть представляет собой попытку проникнуть внутрь

конкретных реалий повседневной жизни. Третья часть

параллельна второй, но посвящена духовным осно-

вам, и в ней проявилось стремление обнаружить

мышление, отличное от мышления прошло-

го, и уловить его в свете новых ощущений.