* * * Тайные чувства англичан по отношению к Англии являлись всего лишь следствием того, что во во Франции начинает разви- ваться национальное самосознание. Жанна д'Арк оказалась тро- гательной и благородной его выразительницей. Она писала гер- цогу Бедфорду в 1429 г.: «Передайте Девственнице, направлен- ной сюда Богом, Царем Небесным, ключи от всех добрых городов, которые вы заняли и насильно удерживали во Франции... Я при- шла сюда от Бога, Царя Небесного, для того, чтобы вас изгнать за пределы всей Франции... И не считайте, что вы когда-нибудь будете удерживать Французское королевство по воле Бога». Англичанин и Француз действительно пытались выявить все то, что их разделяло. Поговорка насчет «лживости» англичан, кажется, возникает в XIV столетии. У них находили также и дру- гие недостатки. Льежский каноник Жан Ле Бель (1290—1369), к тому же благоприятно настроенный к Эдуарду III, решительно осудил англичан: «...все они завистливы по отношению к любым иностранцам, когда те оказываются выше их, даже в их стране... Зависть не умирает в Англии». В середине XV в. некий француз написал сочинение под названием «Спор герольдов Франции и Англии», в котором враждебные чувства к Англии, копившиеся на протяжении Столетней войны, получили неограниченный выход; «Прикрываясь несогласиями с Францией, вы ее ограбили, ввергли в волнения это королевство и причиняли бесчисленные неприятности». На эти обвинения эхом откликнулся Жиль ле Бувье, который в ту же самую эпоху писал в «Книге описания страны»: «Этот народ [англичане] состоит из людей жестоких и кровожадных. Они ведут войну со всеми народами мира как на море, так и на суше». Кроме того, они корыстные и умелые купцы. «Все, что они скупают в чужих странах, куда попадают, они отсылают в свое королевство. И поэтому этот народ богат». В «Споре», который был процитирован выше, каждый из двух герольдов ищет доводы для доказательства превосходства своей страны. Французский герольд обращается к географии и климату и заявляет своему английскому сопернику: «Француз- ское королевство расположено гораздо лучше, чем ваше, ваше на- ходится между холодными и жаркими областями, которые лежат за горами, в них трудно переносить чрезмерную жару, а холод- ные области, в которых вы живете, достаточно утомительны для человеческого тела, так как зима там начинается внезапно и про- должается так долго, что люди живут там, опасаясь обмороже- ния, и нельзя там представить себе никакие плоды. А то, что там можно представить, то является скверным, не ко времени появив- шимся и не вовремя вызревшим. Франция располагается между теми и другими, в самой середине, там пускает новые ростки доб- родетель, там нежный и приятный воздух, там в изобилии рас- тут фрукты, прекрасные и восхитительные, люди живут там при- ятно, соблюдая умеренность, без излишней жары и лишнего хо- лода». Насколько же мы далеки от XII столетия, когда Англия воспринималась в переписке жителей стран Запада как общая родина! У монаха Ришара де Клюни, умершего в 1188 г., не нахо- дилось слов, достаточно красноречивых, для Англии, в честь ко- торой он написал небольшое латинское стихотворение: Англия, плодоносный участок земли, богатый уголок мира. Англия, страна игр, страна свободного народа, рожденная для веселья, приятная страна. Да что я говорю? Страна, которая является лишь радостью, которая ни в чем не обязана Галлии, но ей Галлия обязана всем тем, чем она владеет — очаровательным и любезным. «Debate between the heralds of England and France» ' Джона Коука был создан спустя сто лет в ответ на «Спор», написанный французом в середине XV столетия. Естественно, островной ав- тор восхваляет устами своего герольда мужество, богатство и приятность Англии, госпожа Благоразумие, избранная для того, чтобы разрешить спор, может только высказаться против Фран- ции: «Мое решение: королевство Англии заслуживает почести, Англии надлежит отдать предпочтение перед Францией и занять место справа; что до вас, государь герольд Франции, то во всех собраниях, где только можно будет выказывать почести, вам над- лежит навсегда признать ваш долг, уступая первое место героль- ду Англии». К концу XVI столетия национальная английская гордость обрела в лице Шекспира искреннего певца. В «Ричарде II» (около 1595 г.) Джон Гонт перед смертью прославляет Англию: ...царственный сей остров, страна величия, обитель Марса, трон королевский сей второй Эдем, противу зол и ужасов войны самой природой сложенная крепость, счастливейшего племени отчизна, сей мир особый, дивный сей алмаз в серебряной оправе океана, который, словно замковой стеной иль рвом защитным, ограждает остров от зависти не столь счастливых стран»2. Это было написано после разгрома Непобедимой армады. Помимо оскорбления, хвастовства и гиперболы здесь сле- дует заметить, что в эпоху Возрождения самосознание и пони- мание других присуще большей части европейских народов. Те- перь они уже знают, что они различны. У французов репутация людей легкомысленных, горячих и непостоянных. В XIV в. Жан Лебель утверждает: «[Они] [всегда] много обещают, но мало «Спор между двумя герольдами, английским и французским» (англ.). Шекспир У. Ричард И. Акт II, сцена ]. Пер. М. Донского. платят». Через двести лет венецианский посланник Марк Анто- нио Барбаро дает определение такого рода: «Французы по своей природе являются гордыми и надменными, они чрезвычайно храбры в военных действиях; потому их первый удар очень труд- но выдерживать... В их войсках много вспыльчивости и мало по- рядка. Если бы французы могли сдерживать свой пыл, то они были бы непобедимы; но отсутствие у них порядка появляется из-за того, что они не могут долго переносить усталость и не- удобства». В своей «Книге описания стран» Жиль ле Бувье дает характеристики народов, наций и провинций. Согласно ему, швейцарцы объявляются «жестокими и суровыми людьми». Что касается скандинавов и поляков, то он отмечает, что они «ужас- ные и неистовые люди... кровожадные и убивают больше, чем те, кто вскормлен вином». Сицилийцы — «грубые христиане и страшно ревнуют своих жен», неаполитанцы — «грубые и суро- вые люди, они дурные католики и величайшие грешники». Кас- тильцы описываются как люди, которые почти «не едят мяса и которых все приводит в состояние гнева, они плохо одеты, плохо обуты и с плохими постелями; они дурные католики, и это все имеет место в такой хорошей [богатой] стране», Напротив, Жиль ле Бувье восхваляет флорентийцев: «Этот народ осуществляет обмен во всех христианских странах», и все то, что они зараба- тывают, приносят в названный город Флоренцию, и потому она стала столь богатым городом; эти люди очень умны и подобаю- щим образом одеты; этот народ очень умерен в еде и выпивке». Равным образом автор проявляет уважение и к обитателям Эно, жители этой области, «как дворяне, так и люди из простого на- рода, являются крайне порядочными, приличным образом одева- ются в доброе сукно и хорошо питаются, они удачливые купцы, добрые труженики и ремесленники, в их домах много хорошей медной и оловянной посуды». Чужестранцев осуждают, но выносят суждения также и о своем собственном народе и иногда без особой щепетильности. В своем «Обращении к христианскому дворянству немецкой нации» (1520) Лютер не боится красочно описать «...излише- ства в пирах и попойках, которые у нас, немцев, превратились в особенный недостаток, и вследствие этого мы не пользуемся у иностранцев хорошей репутацией; и уже невозможно отныне исправить положение дел наставлениями, настолько это зло- употребление глубоко укоренилось и настолько утвердилось его господство над нами». Реформатор делает вывод, что бороться против пьянства обязаны светские власти. Монтень в своей иро- нической манере описывает интеллектуальные ценности и утон- ченность некоторых народов Запада в зависимости от их пове- дения на войне: «Один итальянский вельможа, нелюбезно отзы- вавшийся о своей нации, однажды в моем присутствии говорил следующее. Сообразительность и проницательность итальянцев, утверждал он, так велики, что они заранее способны предвидеть подстерегающие их опасности и бедствия, поэтому не следует удивляться тому, что на войне они часто спешат позаботиться о своем самосохранении еще до столкновения с опасностью, меж- ду тем как французы и испанцы, которые не столь проницатель- ны, идут напролом, и им нужно воочию увидеть опасность и ощутить ее, чтобы почувствовать страх, причем даже и тогда страх не удерживает их; немцы же и швейцарцы, более вялые и тупые, спохватываются только в тот момент, когда уже изне- могают под ударами» {Опыты, II, be). Это ощущение опасности, исходящей от самого себя и чу- жака на уровне народов объясняет многие вопросы в период, когда зарождается современная Европа. Оно объясняет не толь- ко то, что французские бароны не приняли в 1328 г. Эдуарда III, родившегося в Англии внука Филиппа Красивого, но и то, что португальцы в 1385 г. предпочли избрание своим королем бас- тарда Жуана I, основателя Ависской династии, объединению с Кастилией; те же португальцы спустя два с половиной столетия отказались сохранить своего испанского государя. Отсюда берет начало восстание 1640 г. Понимание этого объясняет еще и то, что само слово — и тем более понятие — «граница» с XIV в. по- следовательно заменяет понятие и сущность «марки»; что «та- можни» к концу Средних веков становятся всеобщим нововве- дением во всех странах Европы; что развивается меркантилизм, который представляет собой экономическое выражение стрем- ления к независимости, и что именно тогда, следуя итальянским примерам, в Англии в 1360 г. и во Франции в 1373 г. вынуждены были приняться за определение «территориальных вод» вдоль по- бережья различных государств, юрисдикции адмирала. С другой стороны, как забыть о том, что стало проявлени- ем национального чувства в поведении религиозных деятелей За- падной Европы начиная с XIV столетия? Екатерина Сиенская страстно требовала возвращения папы «к римлянам, или италь- янцам». Англия приходила в ярость, видя, как Франция поме- стила папство под свою опеку. Участники Констанцского цер- ковного собора группировались по «нациям», инициатива эта оказалась просто революционной. За Рейном, как и за Ла-Ман- шем, население становилось все более и более враждебным к от- току денег в Рим и к назначению на церковные бенефиции чуже- земцев. Реформацию, которая восторжествовала в XVI столетии на половине европейской территории, можно вполне справедли- во рассматривать с определенной точки зрения как проявление национального индивидуализма. В своем «Обращении к христи- анскому дворянству немецкой нации» Лютер писал: «Мы [нем- цы] носим имя империи, но папа распоряжается нашим добром, нашей честью, нашими личностями, нашими жизнями, нашими душами и всем тем, что у нас имеется: таким образом, следует высмеять немцев и заставить их платить за иллюзии». Что каса- ется короля Англии, то он получил от парламента в 1534 г. «пра- во рассматривать, отвергать, упорядочивать, восстанавливать, реформировать, делать выговор и исправлять любые ошибки, ереси, возмутительные вещи, злоупотребления, оскорбления и неправильности для того, чтобы сохранять мир, единство и спо- койствие в королевстве, несмотря на любые чужеземные поряд- ки, обычаи и законы, а также любые чужеземные власти». Мож- но ли считать случайностью, что первый крупный швейцарский реформатор — Цвингли, который первоначально был священ- ником в Гларусе, начал свою деятельность протестантского ре- форматора с того, что выступил против использования швейцар- ских наемников за пределами страны? Таким образом, этот индивидуализм, о котором мы будем говорить дальше и который является одной из самых примеча- тельных черт эпохи Ренессанса, пробивался вначале на уровне народов, которые постепенно дифференцировались и противо- стояли друг другу иногда драматическим образом, приобретая понимание своей природной оригинальности. Это стало исходным уроком для критического ума, для релятивизма, следовательно, урок был плодотворным. Системное сомнение Монтеня еще до сомнений Декарта должно было допустить отказ от большого количества предрассудков: «Любая истина, которую ограничива- ют горы, может оказаться ложью для народа, который распола- гается за этими горами». Каждому народу — свою истину. Начиная с XIV столетия вырисовывается новая география университетов, которая одновременно отражает усиливающееся разнообразие Европы и способствует его усилению. Университе- ты создаются в Праге (1347), Кракове (1364), Вене (1365), Кельне (1388), Лейпциге (1409), Сент-Эндрюсе (1413), Лувене (1425), Базеле (1459), Упсале (1477), Копенгагене (1478), Алькала (1499) и т. д. Увеличение числа университетов сопровождается процес- сом Великого раскола, и большое количество клириков, которые до Столетней войны обучались в Париже, покидают его. В ре- зультате в университетах наблюдается сокращение поступающих из других стран и разрушение системы «наций», которая до тех пор была главной составляющей университетской структуры. Гуманизм также способствовал рождению европейских на- ций. Подобное утверждение может удивить. Лоренцо Балла отка- зывался умереть во имя родины — совокупности индивидов, для которых никто не должен был оказаться дороже самого себя. Эразм, космополитический разум, писавший только на латин- ском языке, в годы, которые предшествовали Реформации, стал кем-то вроде президента «республики ученых». Обновленный латинский язык особенно послужил для прославления нацио- нальной истории. Инициатива вышла за пределы Италии вме- сте с Флавио Биондо, который написал в 1439—1453 гг. «Исто- рию упадка Римской империи» («Historiarum ab inclinatione Romanorum imperii decades») и «Иллюстрированную Италию» («Italia illustrata»). Этот гуманист констатировал, что в его время благодаря божественному благоволению и качествам итальянцев достоинства и слава Апеннинского полуострова проявились сно- ва после долгого затмения, продолжавшегося тысячу лет. Кроме того, он давал в «Italia illustrata» «первое географическое описа- ние всего полуострова в целом». В Испании и в Англии именно итальянцы заставили зародиться интересу к национальной ис- тории в древности. В 1495 г. сицилиец Лючио Маринео, препода- ватель из университета Саламанки, опубликовал «De Hispaniae laudibus»1, а Полидор Виргилий по поручению Генриха VII в 1506 г. начал свою огромную «Historia anglica»2. Новое открытие «Гер- мании» Тацита, опубликованной в 1500 г. Конрадом Цельтисом, привело к появлению в Германии целого пласта литературы, на- писанной на латинском языке, но решительно националистиче- ского характера. Диалог «Arminius», написанный в 1520 г. Ульри- хом фон Гуттеном, представляет собой хороший пример подоб- ной литературы. Арминий оказывался национальным героем и символом немецкого сопротивления Риму — очевидный на- мек на выступление Лютера против папства. Но гуманисты не довольствовались тем, чтобы только пи- сать на латинском языке. Поклонники античных писателей, они нередко стремились им подражать и сравняться с ними, причем каждый на родном языке. Делая это, они продолжали новыми средствами на базе намного более широкой культуры творческие традиции первых великих писателей — Данте, Чосера, Фруасса- ра и т. д., которые открыли путь для развития национальных литератур. Почти повсеместно в Европе в XVI столетии прояв- ляется убежденное стремление способствовать продвижению местных наречий. Б своем знаменитом сочинении «Защита и про- славление французского языка» (1549) Дю Белле оплакивал пре- небрежение, с которым даже в самой Франции относились к французскому языку: «...оставь... все эти рондо, баллады, вирелэ, королевские песни, песенки и прочие подобного рода пряные приправы. Когда речь идет о том, чтобы выразить великие идеи, то мы пользуемся латинским языком 3»4. Во вступлении к «Фран- сиаде» Ронсар советует еще: «Используй чисто французские сло- ва». Позже Агриппа д'Обинье напомнит в своем предисловии к «Трагическим поэмам» о словах Ронсара: «Советую вам не утрачи- вать сии старинные словеса, употребляемые вами и оберегаемые беззаветно от всяких лоботрясов, не понимающих тонкости слова, которое не подражает латыни или итальянщине»5. Таким образом, французские поэты и прозаики XVI в. стремились сохранять ста- рые слова, изобретать новые вокабулы и вводить в национальную литературу «высокие жанры», подражая древним авторам (ода, эпопея, трагедия, комедия, сатира, послание) или же итальянцам (сонет). Они не стали бы колебаться, если бы пришлось ограбить Афины и Рим ради «обогащения храмов и алтарей» Франции. В международном состязании между «народными» языка- ми тосканский язык Данте, Петрарки и Боккаччо в XIV в. намно- го превосходил французский. Однако Спероне Сперони, поклон- ник Вергилия и Данте, написал в 1542 г. на флорентийском диа- лекте «Dialogo della lingue»1, некоторые пассажи которого Дю Белле перевел чисто и просто в своей «Защите и прославлении французского языка», используя ради пользы французского языка то, что было написано итальянским собратом в защиту тоскан- ского диалекта. В Португалии также стремились возвысить на- циональный язык. Гуманиста Антониу Феррейра (1528—1569), перу которого принадлежит знаменитая трагедия («Инее де Кас- тро»), мы можем рассматривать как португальского Дю Белле. Однажды он написал: «Пусть португальский язык процветает, говорит, поет, пусть его слушают и да здравствует португальский язык! Пусть повсюду, куда он отправится, он может гордиться собой». Англичанин Роджер Эшем (1515—1568) некоторое вре- мя был наставником королевы Елизаветы и «наиболее популяр- ным из учителей своего времени» в Англии и в этом отношении должен был приблизиться к Дю Белле и Феррейре. Все трое глу- боко усвоили греко-римскую культуру. Все трое почерпнули в этой культуре желание укрепить язык своей страны и послужить ему. Эшем утверждал в начале своего «Токсофила», что его репута- ция в большей бы мере укрепилась, если бы он использовал ла- тинский язык. Но английский язык все еще оставался более низ- ким языком, добычей невежд и людей, неспособных к учению, и он хотел способствовать его усовершенствованию, вводя обо- роты и изящество, присущие латинскому языку. Английская про- за, провозгласил он, должна была начаться в школе Цицерона и Сенеки. В далекой Польше Миколай Рей, которого называли «отцом национальной литературы», рассуждал точно так же. «Диалог о языке» (ит.). Во всех своих сочинениях, а именно в шедевре «Зерцало всех го- сударств» (1568)', он стремился доказывать преимущества польского языка по сравнению с латинским. Эти усилия увенчались успехом, и XVI в. считается перио- дом величайших достижений европейских великих литератур: то было столетие Ариосто и Макиавелли, Лютера и Рабле, Ронсара и Спенсера, Камоэнса и святого Хуана де ла Крус. Сервантес и Шекс- пир умерли незадолго до 1620 г., и этот год можно не без основа- ния обозначить как конец Ренессанса. Однако победа нацио- нальных языков была связана не только с вершинами интеллек- туальной деятельности. Ее можно усматривать и в глубинной жизни народов. В эпоху, когда в королевстве Франциска I эдикт Вилье-Коттре (1539) обязывал использовать язык области Иль- де-Франс2 вместо латинского языка при ведении судебной и но- тариальной документации, тосканский диалект стал языком Рима, следовательно, естественной столицы Италии. При папах эпохи Возрождения, и прежде всего из рода Медичи (1513—1521,1523— 1534), призывавших в Рим тосканских художников, заселявших Ватиканскую курию и отделы выходцами из Флоренции, латынь и диалект romanesco3 утрачивают свое значение. Реформация, благодаря тому, что заставила больше читать Библию выходцев из простого народа, необычайно помогла укреплению и распро- странению местных диалектов. Лютер же оказался, сам того не желая, главным объединителем (по крайней мере, относитель- ным) немецких наречий. В тот момент, когда утверждались европейские нации, укреплялось и единство западной цивилизации: оба этих фе- номена оказываются явно противоречивыми и одновремен- но сплоченными, диалектика их является одной из важней- ших характеристик периода, который мы изучаем. Откры- тие и эксплуатация экзотических народов должны были привести к определенному результату: одно- временно снова восстановить напряженные отношения между европейцами и опреде- лить в дальнейшем общность их судеб.
| 